* * *
Ой, да что ж это такое, неумелое житьё!
Это горе вековое, не твоё и не моё.
Это наше и не наше — эта кража, этот срам.
Ты — невыпитая чаша, то ли яд, то ли бальзам.
Этим горестным союзом сбит порядок, смят уклад.
То ли мы мешаем узам, то ли узы нам вредят.
То ли муж — дурак, сановник — всё же понял, что и как,
то ли я — чудак, любовник — слишком искренний чудак.
Ты не выдержишь — умрёшь ты, дале некуда играть.
Он ведь спросит: что, мол, врёшь-то? И не сможешь ты соврать.
А доносчик — паж из свиты — улыбнётся, скажет лишь,
что враньём мы все покрыты, не соврёшь — не совратишь.
Ни при чём тут, знаешь, узы, слишком мним их горький дым.
Это нам мешают музы, или мы мешаем им.
Чашу кто-нибудь пригубит, в ней окажется вино.
Чудаков нигде не любят, дураков везде полно.
Будет всё, как ты захочешь, будет тяжко — быть тому.
Но судьбу, что ты мне прочишь, я, должно быть, не приму.
Ты останешься при муже, это каторга, пусть так.
Но чудак, ей-Богу, хуже, много хуже, чем дурак.
Шлейф подымут и разгладят, слёзы вытрут, грех скостят,
музу накрепко отвадят, узы заново срастят.
И, ступая этой твердью, расцветёт судьба твоя.
А умрёшь ты странной смертью. В тот же час, когда и я.
1982