* * *
Русалка, цыганка, цикада, она понимать рождена
густой разнобой вертограда, громоздкий полёт табуна.
В канкане вакхической свадьбы, полночных безумств посреди,
она жениха целовать бы могла. Но не станет, не жди.
А станет, вдали от сатиров, менад и силенов ручных,
столичных смущать ювелиров, тиранить портных и портних.
Укрывшись во мрак чернобурки, в атлас, в золотое шитьё,
в холодном сгорит Петербурге холодное сердце её.
И жизнь эта будет напрасна, со всякой другой наравне.
И хватит о ней, и прекрасно. Теперь обо мне, обо мне.
Я мог бы, допустим, майором всемирных спасательных сил,
зевая, лететь гастролёром, куда Красный Крест попросил.
Ни ямба не чтить, ни бемоля. А выйдя в отставку, осесть
у самого синего моря, у самого что ни на есть.
Но вместо того, от обиды кривясь, поведу под уздцы
бемоля и ямба гибриды, добро хоть не льва и овцы.
Моей погибать без браслета руке, голове — без царя.
И самого чёрного цвета мне будут встречаться моря.
И всё это выйдет досадно, смешно, и т.д. и т.п.
И хватит об этом, и ладно. Теперь о тебе, о тебе.
Но только зачем эти взмахи, зачем этот плеск через борт?
Ты явно напуган, ты в страхе таком, что сбежал бы, да горд.
Едва приступил я к рассказу, а ты уж и белый совсем.
И сразу закуривать, сразу закуривать, сразу. Зачем?
Уймись, не греми кандалами, тебе повезёт, повезёт.
В твоей поднебесной программе никто ничего не поймёт.
В тебе согласятся как раз два фарватера: твой и ничей.
Ты светлая точка пространства, тандем, совпаденье лучей.
Дерзай, мизерабль грандиозный. Быть может, за твой-то визит,
смягчившись, каратель межзвёздный и нас, остальных, извинит.
1992