ЧЕРЁМУШКИ
Год шёл две тысячи тринадцатый к концу.
Была битком московская подземка.
От трёх вокзалов я в Черёмушки, домой,
по ветке красной ехал, по прямой.
Влёк в Черёмушки меня канун каникул,
призрак праздника манил к среде нейтральной —
той, отдельной, что давно уж не своя
и где не ведом никому не только я.
Где даже дворник, когда-то внятный персонаж,
теперь бесцветный, знаком не всем,
кто ежечасно задаёт
ему несметный объём работ.
Весь год, при всякой власти, всюду мусор-сор.
А к Рождеству тем паче, вдвое-втрое.
Хлам, ветошь, пепел, мелкий жмых и прочий прах —
со всех сторон, не только от нерях.
Днём и ночью прах летит, ползёт, струится —
с крыш, из люков, из щелей. И форточек.
Он в шуршащую сбивается пыльцу,
почти шепча когда-то честному жильцу:
«Катапультируй себя отсюда, видишь сам,
крещендо-престо растёт завал.
Однажды ты с ведёрком шасть —
а нету места, чтоб дальше класть».
Не поддержу призыва, зная, что жильца
не устрашу: весь мир ему помойка.
Вежды захлопну, прикушу родной язык...
Беда, что, дворник, ты не автор книг.
Мог бы, дворник, ты, как я, по меньшей мере
раз в квартал сменить квартал (ища где глубже),
взять тайм-аут, снять коттедж на Хорошёвском на шоссе —
и там сложить о нас эссе.
Но для того ли уже и так, считай, навек
бежал поспешно в столицу ты
от захолустья своего?
Да нет, конечно. Не для того.
По ветхой ветке прямо к дому ехал я.
Душа была полна, как в том романсе.
Важный пьянил меня канун, хотелось петь,
не глядя вспять, загадывая впредь.
Петь о тех, кому (едва вернутся будни)
встать придётся и шагнуть — в невесть какую
даль, в отрыв, на космодром, на референдум, через грязь,
опять увязнуть не боясь.
И тут же вскоре (уже увязнув) — руки врозь
и очи долу: увы-увы!
Налипло крепко, не отмыть...
Я ехал к дому. Хотелось выть.
Плюс — от метро ещё ногами полчаса.
Зима как раз без холода и снега.
Ёлки-метёлки, ясли-буйволы-волхвы...
Вместить Москву — не хватит головы.
Груб москвич, зато нутром, допустим, чуток.
Дважды два, допустим, пять (шесть, семь, восемь).
Не по дикости объедки напоказ
кладёт жилец, он обнадёживает нас:
«Привет, приматы! Смотрите, вот лежит отход,
он мой, он крупный. Его масштаб
под стать доходу моему.
И запах трупный присущ ему».
Год шёл две тысячи тринадцатый долой.
Вовсю рвались в Черёмушках петарды.
Дворник вокруг себя глядел из-подо лба,
моргая оком тёмным, как Судьба.
2014